Эрин Моргенштерн - Ночной цирк [Litres]
– Какая честь для меня, – говорит он, приветствуя ее.
– Большинство людей не узнает меня за пределами цирка, – замечает Селия, протягивая ему руку.
– Значит, большинство людей – идиоты, – говорит он, поднося ее пальцы к губам и запечатлевая легкий поцелуй на тыльной стороне перчатки. – Впрочем, я и сам чувствую себя идиотом, поскольку за все это время не догадался, кто вы.
– Мне самой следовало признаться, – говорит Селия. – Я прошу прощения.
– Нет нужды извиняться. По тому, как вы описывали цирк, я должен был понять, что вы не просто сновидец. Вы, как никто другой, знаете каждый его уголок.
– Мне известны многие уголки в цирке. Но далеко не все.
– Стало быть, у цирка есть секреты от собственной иллюзионистки? Впечатляет.
Когда Селия перестает смеяться, Фридрих приглашает ее на экскурсию.
Пространство мастерской организовано таким образом, что переднюю часть занимают груды схем и чертежей, а затем идут длинные столы, заваленные множеством деталей часовых механизмов и покрытые толстым слоем древесной пыли. В ящиках полно шестеренок и разных инструментов. Фридрих описывает ей весь процесс создания часов, и Селия восхищенно внимает, интересуясь техническими тонкостями не меньше, чем нюансами художественного воплощения.
Он с удивлением обнаруживает, что она свободно говорит по-немецки, хотя вся их переписка велась исключительно на английском.
– Я разговариваю на иностранных языках куда лучше, чем пишу или читаю, – поясняет она. – У меня странные взаимоотношения со звуками. Я могла бы попытаться перенести их на бумагу, но уверяю вас, результат будет плачевный.
Несмотря на пробивающуюся седину, Фридрих выглядит моложе, когда улыбается. Пока он показывает ей сложнейшие часовые механизмы, Селия, как зачарованная, смотрит на его руки. Она представляет, как эти самые пальцы выводили строчки писем, которые она перечитывала столько раз, что каждое слово отпечаталось в памяти, и недоумевает, почему она робеет в компании человека, которого успела так хорошо узнать.
Пока они разглядывают выставленные на полках часы в разных стадиях готовности, он смотрит на нее с неменьшим интересом.
– Могу я кое о чем спросить? – интересуется он, глядя, как она рассматривает коллекцию крошечных статуэток, еще не установленных в предназначенные для них часы и терпеливо ожидающих своей очереди среди завитков древесной стружки.
– Конечно, – соглашается Селия, немного опасаясь, что он начнет выведывать, в чем секрет ее фокусов, а ей страшно не хочется его обманывать.
– Вы столько раз бывали в том же городе, что и я, и тем не менее только сейчас попросили о встрече. Почему?
Прежде чем ответить, Селия бросает последний взгляд на статуэтки. Фридрих протягивает руку, чтобы поставить упавшую набок балерину на пуантах, завязанных атласными лентами.
– Сначала мне не хотелось, чтобы вы знали, кто я, – признается Селия. – Потом я боялась, что, узнав, станете относиться ко мне иначе. Но со временем этот обман начал меня тяготить. И поскольку я уже давно собиралась вам открыться, то решила не упускать возможности побывать у вас в мастерской. Надеюсь, вы не сердитесь.
– С чего мне сердиться? – возражает Фридрих. – Оказалось, что женщина, которую я, как мне хочется верить, довольно хорошо узнал, и женщина, которая всегда казалось мне непостижимо таинственной, – это один и тот же человек. Это неожиданно, но я люблю приятные сюрпризы.
Впрочем, я по-прежнему не понимаю, что заставило вас написать мне то самое первое письмо.
– Я зачитывалась вашими статьями о цирке, – говорит Селия. – Это иной взгляд на происходящее, который мне недоступен, поскольку я… я не в том положении. Мне нравится смотреть на цирк вашими глазами.
В лучах вечернего солнца, проникающих в комнату, танцует в воздухе древесная пыль, а голубые глаза Селии, устремленные на Тиссена, кажутся почти синими.
– Благодарю вас, мисс Боуэн, – говорит Фридрих.
– Селия, – поправляет она.
Кивнув, он продолжает показывать ей мастерскую.
На одной из стен развешены готовые или почти готовые часы. Некоторые лишь ждут, чтобы их покрыли последним слоем лака или исправили какие-то незначительные детали. Те часы, что находятся ближе к окну, уже заведены и работают. Каждый экземпляр движется по-своему, но это не мешает их размеренному тиканью слиться в стройный хор.
Внимание Селии привлекают часы не с одной из полок или со стены, а те, что лежат на столе.
Это восхитительная вещица – не столько часы, сколько произведение искусства. Часы, как правило, делаются из дерева, но в этих преобладает травленый металл. Черные железные прутья образуют большую круглую клетку на резной деревянной подставке, выполненной в виде изогнутых язычков белого пламени. Внутри клетки, на фоне выставленных на всеобщее обозрение шестеренок, расположены внахлест металлические кольца циферблатов, испещренные цифрами и значками.
Однако ни одна деталь в часах не движется.
– Похоже на цирковой факел, – говорит Селия. – Они еще не закончены?
– Закончены, но сломались, – отвечает Фридрих. – Это был пробный экземпляр, оказалось не так-то просто добиться, чтобы все работало как надо. – Он переворачивает часы, чтобы она могла увидеть сложный механизм, занимающий все внутреннее пространство клетки. – Тут довольно сложная механика, поскольку часы показывают не только время, но и движение небесных тел. Мне нужно снять основание и полностью разобрать их, чтобы починить, но никак не удается выкроить для этого достаточно времени.
– Вы позволите? – спрашивает Селия, протягивая руку к часам. Получив его согласие, она снимает одну перчатку и кладет пальцы на металлические прутья клетки.
Она просто смотрит на часы долгим внимательным взглядом, не пытаясь привести что-либо в движение. Фридриху даже кажется, будто она смотрит не на сами часы, а сквозь них.
Внезапно механизм оживает, шестеренки и пружинки начинают свой танец, а кольца циферблатов поворачиваются, вставая на место. Стрелки скользят по их поверхности, указывая точное время, небесные тела выстраиваются для парада планет.
Клетка начинает медленно вращаться, серебряные звезды сверкают, отражая падающий на них свет.
Когда тиканье часов становится размеренным, Селия убирает руку.
Фридрих не спрашивает, как ей это удалось.
Вместо этого он приглашает ее на ужин. И хотя речь о цирке тоже заходит, они больше беседуют о книгах, искусстве, вине и городах, в которых любят бывать. Паузы в разговоре не несут никакой неловкости, хотя им не сразу удается нащупать тот же ритм беседы, который выработался в их переписке, и они часто переходят с одного языка на другой.
